Это детское видение внезапно всплыло в моей памяти, когда я читал в СМИ комментарии, посвященные свежей новости из Лондона: коронер, ведущий расследование обстоятельств гибели Александра Литвиненко, заявил, что возможная роль российского государства в этом деле рассматриваться следствием не будет.
Что сие должно означать? Что Россия не причастна, а у британской стороны рыльце в пуху, или наоборот?
Не знаю и не хочу гадать на кофейной гуще.
Но последнее время меня не покидает ощущение, что Европа вообще и Великобритания в частности, явно побаиваются путинской России. Взять, хотя бы, невнятную реакцию европейцев на список Магнитского.
Тут я ловлю себя на том, что эта констатация вызывает у меня двойственные чувства.
С одной стороны - некое подобие гордости (хорошо помню дворовую максиму: «боится, значит уважает»). В начале 90-ых годов, когда обнищавшая и потерявшаяся Россия бегала по европам с протянутой рукой, меня и такое «уважение» отчасти устроило бы.
С другой стороны, чувствуется в отношении Запада к нынешнему российскому государству некоторый оттенок брезгливости. И понятно, с чем это связано.
Знаете, в юности мне пришлось однажды столкнуться с уличным хулиганом, сходу вытащившим из кармана кастет. Я был и выше и сильнее противника, и не могу сказать, чтобы сильно испугался. Но желания участвовать в кровавой разборке, разумеется, не было.
Вот это чувство: не столько страх, сколько брезгливость и отвращение.
А ведь, если вдуматься, именно этот букет ощущений и вызывает у многих из нас путинская Россия.
Здорово просело наше отечество за последние полтора века: Михаил Юрьевич Лермонтов еще чувствовал «полный гордого доверия покой», а у нас – постоянное беспокойство и обоснованное недоверие.
Да нет, любим мы, конечно, Россию («Но я люблю – за что, не знаю сам»), но такой любовью, которая напоминает отношение подростка к пьющей, несчастной матери, пустившей в дом наглого и хамоватого сожителя. Паренек терпит, растет, и затаив обиду, ждет того дня, когда он вырастет и заматереет.
Мать-то он, понятное дело, простит, а вот «того, кто с нею был» - едва ли.
